подтолкнул к краю пропасти. Тут собака метнулась к нему. Он ударил ее ногой. Конь вздрогнул от неожиданного толчка, напрягся и кувырком покатился в овраг. Собака последовала за ним. Сперва она злобно лаяла, потом, когда человек попытался было убить ее чеканом, скрылась в овраге и поползла вслед за хозяином. Вот как было дело. Человек вскочил на коня и поспешил к первому, который ждал наверху. Они пришпорили коней и ускакали, и никто не видел и не ведал ничего до сегодняшнего дня.
Горянка замолчала и, сжав губы, быстро взглянула в сторону жены корчмаря. Госпожа Мария, как и все застолье, сидела недвижно в немом ожидании. Люди кое о чем догадывались. Немало помогли тому ходившие слухи и намеки. Так что народ чуял, куда гнет пришлая горянка. Одного понять нельзя было: зачем говорит притчами, ходит кругом да около. Если что-то знает, пусть скажет, если кого подозревает, пусть назовет.
Так думал, все больше распаляясь, и Калистрат Богза. С самого начала, как он увидал ее, ему стало ясно, что жена овцевода затаила против него зло. Оставалось терпеливо выжидать. Мыслимое ли дело — распутать тайну, когда никаких следов не осталось! Посуетится, помается, а там и повернет обратно к дому.
Но она не желала угомониться. Сеяла слухи, строила глупые козни. Мутила жену Куцуя, нашептывала бог весть что Иляне. Будоражила людей всякими домыслами. Он терпел. Да и что он мог ей сделать? К тому же ее по-человечески жалко: бедная вдова искала следы сгинувшего мужа.
Уму непостижимо, как ей удалось найти тело в глухом и глубоком овраге. Еще удивительней были те слова, которые она не раз при нем повторяла. А теперь — этот рассказ.
Глупо, разуму противно предположить, что она была при этом. Еще того глупей думать, что мертвый заговорил. В наши дни никто такому не поверит. И все же эта женщина, что так на него наседает, рассказала в точности, как все было — шаг за шагом, поступок за поступком. Неужто и впрямь такое возможно, как уверяли Иляна и Гафица, пока не стали злобиться на них, — волховать, смотреть в такие зеркала, показывающие прошлое и настоящее? Да и пристало ли здоровому мужику верить в такие нелепицы? А впрочем, дыма без огня не бывает.
В конце концов, пусть откроет, откуда что узнала, пусть расскажет обо всем. Кое-что она, возможно, вытянула из жены Куцуя. Дрянь дело иметь таких дружков и подлых помощников. Да ведь и Илие Куцуй не видел в точности, как все происходило. Сам он, как ни странно, и то не знал в точности, как все было. Лишь теперь он уверился, что все произошло именно так, как она говорила.
В голове толклась сумятица мыслей, и Богза, заметив, что на него пристально поглядывают, выпил залпом стакан, потом второй.
Он почувствовал, что в нем нарастает отчаянная решимость. Бабе — бабье, а он мужчина. Никто еще до сих пор не посмел куражиться над ним.
— Отдай чекан, — сдерживаясь, сказал он, протягивая руку к Георгицэ.
— Погоди еще чуток, — осадила его женщина. — Празднику положен достойный венец. Что уставился, Георгицэ, на чекан? — спросила она, усмехаясь, — Али что на нем написано?
— Слушай, женщина, — пробормотал взбешенный Богза, — что это ты на меня взъелась, дохнуть не даешь? Хочешь сказать, так скажи.
— Не гневайся, господин Калистрат, я сына спрашивала, не выведено ли что-нибудь на чекане.
— Хватит! — рявкнул он и, грохнув кулаком по столу, вскочил на ноги. Посыпались тарелки, трапезники повставали со своих мест. Богза был в чем-то прав, нехорошо получилось, как-никак — поминальная тризна. — Хватит, — продолжал кричать Богза. — Хватит!
Голос у него внезапно осип.
— Хватит! За каждый грех своя кара! Если согрешил, пусть меня покарают. Да не я это. Что ты ко мне пристала!
— Я? И не думала приставать, — отнекивалась горянка, крайне удивленная таким вопросом.
— Как не пристала? — взревел Богза, разметая тыльной стороной руки стаканы и миски. — Да как ты смеешь со мной так говорить, женщина? Что это такое? Жена ты мне, что ли, чтобы так разговаривать?
— Георгицэ, — в удивлении проговорила женщина, — сдается мне, что на этом чекане следы крови, и этот человек убил твоего отца.
Калистрат вскочил со своего места и кинулся к парню отнять свое оружие. Перед ним, широко распростерши руки, вырос Куцуй. Он пытался остановить его движением, каким подпирают нависший край обрыва. Но в тучном крестьянине бушевала грозная, неудержимая сила. Хватив Куцуя кулаком по лбу, он опрокинул его на землю. Сильными ударами локтей растолкав тех, кто стоял у него на пути, Богза с неистовым ревом выбежал в открытую дверь. Витория кинулась вслед, размахивая руками, точно крыльями. На пороге она возопила:
— Георгицэ, спусти собаку!
Парень стоял в углу под навесом. Он заранее знал, что надо делать, но цепь никак не поддавалась. Богза боком кинулся на парня. Тут собака взвыла дурным голосом, рванулась, придушенно заскулила. Потом рванулась еще — и разорвала цепь. Богза попытался обойти ее, прыгнул, стараясь выхватить чекан из рук Георгицэ.
Новый крик матери заставил сына выпрямиться. Праведная сила, наполнявшая его, была покрепче ярости убийцы. Подставив плечо, он оттолкнул Богзу, потом шмякнул обухом чекана по лбу. Калистрат Богза зашатался. И тут собака с диким рычанием вцепилась в горло убийцы; хлынула кровь.
Люди кинулись на выручку. Помощник префекта приказал немедленно позвать жандармов, сидевших за столом в малой хате задворья. Те прибежали сразу. Илие Куцуй покорно отдал себя в руки властей. Жена его и Богзы причитали, проклиная злобную чужачку. С трудом оторвали люди собаку от Богзы; били ее, поливали водой, завернув в половик, старались оттащить в сторону. Потом отнесли раненого на завалинку.
Стало совсем темно. Кто-то поставил на окне лампу. Жена корчмаря попросила поскорей принести воды. Витория нашла ковш в малой хате. Они побрызгали водой лицо раненого.
Богза задыхался, отфыркивался. Постепенно успокоившись, он устало посмотрел на собравшихся.
— Чего тебе, человече? — сурово спросила горянка.
Богза прикрыл глаза в знак того, что хочет что-то сказать.
— Говори.
— Исповедаться хочу.
Стало тихо. Старый пузатый поп, часто дыша, пробился вперед. Мужчины обнажили головы.
Жандармы громко разговаривали около сарая, допрашивая Куцуя. Те, кто стоял близ раненого, цыкнули на них. Жандармы подошли на цыпочках, ведя с собой и арестованного.
Куцуй бормотал:
— Не надо пытать меня, увечить. Я сам все скажу. Пусть люди знают, что все случилось в точности, как показала жена убитого.
Люди снова зашикали. Грузный мужчина, лежавший на завалинке, медленно заговорил.
— Святой отец, — произнес он и опять прерывисто задышал, — я, видать, кончаюсь. И потому хочу исповедаться —
